Иван III — государь всея Руси (Книги четвертая, пятая) - Валерий Язвицкий

После долгих обсуждений великий князь повелел князю Андрею Никитичу Ногтю-Оболенскому на другой день спешно выступать к Пскову с большими силами.

Князь Андрей Никитич, прискакав со своими конными полками к Пскову, пробыл там только ночь. Утром же вместе с псковичами выступил к Дерпту, который вдвое ближе ко Пскову, чем Новгород Великий. Немцев застали врасплох, много разграбили и сожгли немецких и чудских сел и городков, захватили огромный полон чуди — мужчин, женщин и детей. Немцы были так напутаны быстрыми действиями русских полков, что нигде не успели оказать никакого сопротивления. Русские же как быстро пришли, так же быстро и ушли, уводя и увозя за собой в Псков небывалую добычу.

В этот же день в Новгород прибыл из Москвы к великому князю боярский сын Трофим Гаврилыч Леваш-Некрасов с дурными вестями от молодого князя.

Иван Васильевич взволновался, побледнел, когда Саввушка сообщил о прибытии Трофима Гаврилыча.

— Зови, — молвил он, — да никого потом не допущай, опричь ратных вестников.

Оставшись один, он перекрестился на образа и воскликнул:

— Братья?

— Да, государь, — ответил Трофим Гаврилыч, кланяясь великому князю.

Наступило тяжелое молчание. Государь, пройдя несколько раз вдоль покоя, сел на скамью и молвил:

— Сказывай, Трофим Гаврилыч.

— Великий князь Иван Иванович здравия тобе желает на многие лета, государь. Повелел тобе довести, что братья твои Андрей большой и Борис отступили от нас, к ворогам нашим перешли. В середине января князь Андрей-то на Москве был у старой великой княгини, а вборзе в Углич к собе воротился. Наши же доброхоты весть подали дьяку Курицыну, что и князь Борис тоже в Углич приехал, а княгиню свою Ульяну со всем семейством и двором ко Ржеву отпустил. След сего оба князя с полками своими пошли ко Ржеву через тверскую землю; князь Андрей тоже взял с собой княгиню свою Елену со всем семейством и двором.

— Ну, а далее куды? — перебил великий князь.

— Далее, государь, неведомо. Вестей не было, а от сего да от страха перед татарами на Москве смятение. Москва и все грады в осаду сели, а из деревень и сел люди, полона боясь, по лесам бегают, от глада и студа мрут…

— В Орде как? — задал вопрос Иван Васильевич, перебивая рассказ Леваша.

— Великий князь Иван Иванович велел тобе довести, что русские беглецы, пригнав из Орды, упредили: собирает-де Ахмат поход на Русь ранней весной. Баили беглецы-то, зовет его и помощь обещает ему король Казимир.

— А как княгиня моя, — снова спросил, весь насторожившись, великий князь, — как митрополит и бояре? Как здравие старой великой княгини?

— Матерь твоя, государь, — успокоительно ответил Трофим Гаврилыч, — во здравии. Обе княгини ждут приезда царевича грецкого, Андрей Фомича. Он великой княгине Софье Фоминичне уведомление прислал, что вборзе на Москве будет со дщерью своей Марьей Андреевной…

— Ишь, Рым-то одну руку к Новугороду протянул, — невольно проговорил вслух великий князь, — другую — к Москве тянет…

Трофим Гаврилович ничего не понял и, недоуменно вскинув глаза на государя, продолжал:

— При дворе-то твоем бают, что великая княгиня Софья Фоминична хочет племянницу свою за князя Василья Михалыча верейского сватать…

Иван Васильевич усмехнулся и, перебив рассказчика, молвил:

— Добре, Трофим Гаврилыч. Спасибо тобе. Чаю, устал ты с пути, и яз ныне притомился. Выпьем вот по чарке водки боярской, да и спать. Живи пока при мне. Дворецкому Русалке скажи, он тобе все нарядит…

Государь сам налил две чарки водки.

— Бери, Гаврилыч, — сказал он, — испьем за великую Русь православную.

— И за здравье твое, государь!

Срочно вызванный, дьяк Василий Далматов, с пером и чернильницей, с бумагой и воском для печати, поспешно вошел в горницу великого князя.

— Будь здрав, государь, — сказал он, кланяясь.

— Садись, Василь Далматыч, за стол сей и пиши тайную грамотку во Псков, воеводе князь Андрей Никитичу.

Иван Васильевич несколько раз прошел вдоль горницы и, встав около стола, приказал писать:

— «Мой тайный приказ тобе, Андрей Никитич. Как получишь сию грамотку, немедля иди со всеми полками на Москву ближней дорогой. Яз пойду за тобой следом. Вести дурные о татарах, да и братья мои, Андрей большой и Борис, крамолят. Москва и города в осаду сели, в селах и деревнях люди в страхе, в леса бегут. Встретишься с братьями миром, пусть и не мыслят, что о всем ты ведаешь. Ежели ратью на тобя пойдут, разбей их и в полон обоих возьми. Вести пересылай чаще, токмо тайно, великому князю Ивану Ивановичу на Москву. Вборзе и яз там буду. Грамотку сию сожги, дабы никому о ней ведомо не было».

Иван Васильевич стоял возле дьяка и читал, что пишет он. Когда Далматов написал все, государь молвил:

— А теперь растопи воску, дабы яз положил печать свою.

Дьяк достал из ящичка, где была чернильница, толстый огарок восковой свечи, зажег его и накапал небольшой кружочек воска под написанным.

Иван Васильевич снял с пальца большой золотой перстень, на котором была вырезана его личная печать, лизнул ее и туго вдавил в горячий воск. Когда Иван Васильевич отнял печать от воска, на нем четко обозначился вдавленный круг, по краям которого тесно было написано: «Печать великого князя Ивана всея Руси». В середине же кружка был изображен лев.

Полюбовавшись на печать, Иван Васильевич проговорил вполголоса:

— Золотые руки у маэстро Альберти…

Но, вернувшись к делу, строго сказал:

— Грамотку сию в холст зашей при мне сей же часец, а яз и на него печать положу.

Когда все было сделано, государь добавил:

— Ныне же избери подьячего помоложе и покрепче. Скажи воеводе Ивану Руно, дабы из конников своих дал небольшую, но добрую стражу гонцу. За сие, мол, головой отвечает. На рассвете пусть гонят во Псков, к воеводе. По два коня на каждого взять, дать кормы добрые людям, а коням овес. Как воротится подьячий-то, днем ли, ночью ли, ко мне бы немедля дошел…

Весна тысяча четыреста восьмидесятого года ранняя, но неверная, сырая, дождливая, то с теплыми днями, то со снегом и крупой. Едва просыхать начинает, дороги провянут немного, вдруг метели снежные завернут. Стает все, опять солнце припекает, трава зеленеет, мать-мачеха кое-где распускается, мухи лесные на солнечном припеке сонно жужжат, а крутом грязь непролазная. Ни на санях, ни на колесах, да и верхом ехать весьма трудно, истомно и для коней и для людей.

Князь Андрей Никитович Ноготь-Оболенский, отягченный большим обозом с добычей и пешим полоном, шел медленно и, вместо того чтобы опередить великого князя, был еще в пути. Только гонцы от него часто приезжали к великому князю Ивану Ивановичу с разными вестями, среди которых были и тайные. Последняя весть от него была о братьях государевых, что из Ржева они пошли вверх по Волге в новгородские волости. Идут они весьма медленно из-за колымаг для семей своих и из-за множества всяких подвод с кладью.

Иван же Васильевич поспел с конными полками своими приехать в Москву по хорошей дороге — земля еще твердая была, и по утрам крепко подмораживало.

Повидав семью свою и старую княгиню, Иван Васильевич не получил успокоения. Многое в догадках его и тут подтвердилось, и первый день приезда от обеда до ужина провел он с сыном и с дьяком Курицыным в хоромах молодого князя: втроем думали они о многих делах и о разных известиях.

— Все вороги наши, — сказал Иван Васильевич, — единым кольцом обступили нас со всех сторон, как волки, да не сожрать им Руси. Токмо хуже всего межусобье…

— Отпустить на них надобно, мыслю яз, — горячо воскликнул Иван Иванович, — отпустить князь Андрея Никитыча Ногтя-Оболенского. Он борзо их в полон возьмет…

Иван Васильевич усмехнулся и возразил:

— Можно сие, Иване, можно. Верю, князь-то Андрей Оболенский разобьет их и полонит. Так и яз ранее думал, да Бог уберег. Ныне же мыслю челобитную им слать о мире, посулю городами их жаловать, вотчину Юрьеву поделить с ними обещаю…

Молодой великий князь с недоумением взглянул на отца, впервые почувствовав разочарование:

— Боишься их, государь-батюшка, — с некоторым вызовом спросил он отца.

Курицын заволновался, опасаясь гнева государева.

Но Иван Васильевич рассмеялся.

— Боюсь, Иване, — проговорил он просто, — токмо не братьев, а ворогов чужеземных. Помысли сам. Отзовем мы с тобой от татар князь Ногтя-Оболенского с полками и заставим биться с братьями, а пошто русским русских же воев бить?

Иван Иванович понял, и от смущения густой краской вспыхнули его щеки. Иван Васильевич заметил это и сказал:

— Пошто же двум русским ратям друг на друга идти? Лучше пусть вместе татар бить будут.

— Прав ты, государь, — с удовлетворением согласился дьяк Курицын.